Колычевский Мурманск в стихах 90-х - бесприютный, холодный, лирический герой чувствует себя в нём потерянно: "Ах, Мурманск! Все пути туда ведут, Где ищет пятый угол ветер жуткий..." Совсем неслучайно одно из стихотворений, целиком выстроенных на мурманском материале, называется "Гостиница" (действие происходит в мурманской гостинице "Арктика"). Ну не дома он здесь, не дома. Чужое место. Гнетущие лирического героя неустроенность и неуют — главная тема, стержень этого стихотворения, каждой из его трех частей. Причем автор это всячески подчёркивает, обращает на это внимание читателя: "Ты не волнуйся за меня, жена, И даром никому я здесь не нужен". Как жёстко. И страшно. Некоторое кокетство, заключенное в этих словах, понимаешь в финальной части стихотворения, когда в его пространстве вдруг возникает некая "одинокая женщина", к которой в эту ночь приходит наш герой. Впрочем, то, что ищет, он здесь не находит, "одинокая женщина" не в силах помочь ему. Ведь хотелось-то ему "тепла, и не просто жилья, а приюта..." Повторюсь, Колычев человек земли — не города, по повадкам и внутренней сути своей он - крестьянин. Житейски (не поэтически!) от этой исконной сути своей он отказался: жил в городе, но городским в полной мере так и не стал, хоть и врос в него, полюбил («Мурманск, я твой мытарь и пленник!»). Буквально по-передреевски: «И города из нас не получилось, и навсегда утрачено село...» Выручала отцовская дача, но лишь на лето, временно, не спасая, лишь даруя короткую возможность подышать иным воздухом.( Collapse )
Вы помните эти ноябрьские дни в Новочеркасске? Это были замечательные дни: Корнилов формировал Добровольческую армию, Каледин взывал к казачеству. Но казаки, вернувшись с фронта, были глухи к призыву своего атамана - война им надоела, - и мы - юнкера, кадеты, гимназисты, разоружив пехотную бригаду в Хотунке под Новочеркасском, пошли брать восставший Ростов. Кто-то из писателей, кажется Бунин, уверял, что каждый человек имеет в своей юности одну необыкновенную весну, которую он помнит потом всю свою жизнь. Такой весны у меня не было, но вот эту зиму, очень снежную и метельную, эти дни великолепного переполоха, когда все летело к черту, и не успевшим попасть на фронт, было разрешено стрелять и совершать подвиги у себя дома, это неповторимое время атамана Каледина я запомнил твердо и навсегда. И теперь, через двадцать лет, у меня еще захватывает дух, как на качелях, даже от этого дрянного парижского намека на зиму, от этого тумана, - кажется: вот сейчас пойдет снег, исчезнет город, бахнет орудие и надо будет идти в белую муть, загоняя на ходу в винтовку обойму. Итак, мы ехали брать Ростов. Я был взводным портупей-юнкером, и со своим взводом должен был нагнать сотню, которая уже ушла под Ростов. Мы сидели на вокзале и ждали. Паровоз с одним вагоном должен был везти нас в полночь. Пассажирские поезда не ходили; вокзал был пуст; но около голой буфетной стойки стоял с салфеткой известный всему городу старик лакей - ему некуда было уходить. Юнкера спали на сдвинутых стульях; я дремал, облокотясь на стол. Меня разбудил толчок в плечо, Я вскочил. Передо мной стоял в короткой меховой кожаной куртке (такие куртки надели тогда все партизаны) и простой солдатской папахе худощавый, невысокий мальчик, с поразительным цветом лица и темными черкесскими глазами. - Слушайте, юнкер (по голосу я сразу узнал девушку), - возьмите меня с собой. - Торопясь и волнуясь, она рассказала, что звать ее Кира, что она институтка, но что теперь не время учиться. Она хочет воевать. Запретить ей это никто не может: мать ее где-то далеко в станице, а отец убит на войне. Не с нами, так она сама пойдет под Ростов, вот только бы ей раздобыть винтовку. - Я стреляла дома из дробовика. И очень хорошо. Впрочем, я не навязываюсь, - закончила она сердито. Вы понимаете это время? Мог ли я, полный жажды необычайных приключений, ответить чем-нибудь другим, кроме согласия? Щелкнул шпорами, представился и попросил Киру, во избежание болтовни среди юнкеров, считать меня своим кузеном. Брать добровольцев из знакомых нам, юнкерам, разрешалось. Через час паровоз, неистово свистя и разбрасывая искры, нес нас к Ростову. Двери товарного вагона были открыты, черный ветер летел мимо, и мы пели песни. А уже на рассвете я лежал на мерзлой пахоте и стрелял из винтовки по мглистой серой громаде города. Кира лежала рядом. Я ей достал карабин; он здорово отдавал, у нее, наверное, ломило плечо, но на мой вопрос она сердито ответила: - Не выдумывайте ерунды; это, наверное, у вас нежные плечи. Редко позади нас стреляло наше орудие, и снаряд, шепеляво свистя, ухал, разрываясь где-то далеко впереди. Ростов отвечал нам двумя-тремя пулеметами; пули пели над нами.( Collapse )
Прекрасный рассказ Николая Туроверова, это лишь отрывок, полностью можно вот здесь прочитать - "Первая любовь". Вещь, которая выдает в авторе опытного, зрелого мастера. Однако проза Туроверова помимо таких вот, разовых, произведений, нам, по сути, неизвестна. Или попросту недоступна? Загадка. А на фото перед эвакуацией из Крыма, сделанном 4 октября 1920 сидят: штабс-капитан Дроздовской арт. бригады Бородаевский Александр Митрофанович, подпоручик Н.Заборская. Стоят: подпоручик Зинаида Готгард, Бородаевский Михаил. Лежит вольноопределяющийся Валентина Лозовская.
Почти полгода мы гостевали у дочки с зятем, пока Литфонд не перекроил бывший писательский буфет в доме творчества Внуково в двухкомнатную квартиру с большой верандой на первом этаже бревенчатого коттеджа (на втором этаже один к одному жил редактор «Литературной России», старинный мой друг Эрик Сафонов). С одной стороны пол квартиры упирался в землю, а с другой, под окнами на дремучую старую ель и творческую мастерскую драматурга Юлиу Эдлиса в бывшем сортире пионерского лагеря, мы спланировали первый (и последний) в нашей совместной жизни огород. Я попросил коменданта покрасить белой краской железные решетки на окнах, доставшиеся нам в наследство от буфета. ― Привез и посадил, ― заметил Мила через полгода, уже послепутчевой осенью. Но сначала она радовалась окрестным пригородным лесам, вишням и акациям под окнами, московскому курортному снабжению, тишине и нашему огороду в пять грядок, требовавшему в прямом смысле ломовых усилий, потому что приятная плотная дернина прикрывала от глаз залежи ломаного шифера, битого кирпича, цемента, камней и ржавых железок. Мила вообще всегда радовалась жизни, а тут, тем более, новой для нее жизни, подначивала меня: ― Ну что, Романов, выбился в люди? Смотри-ка, у тебя ― дача, персональная «Волга»... Привилегии! Еще бы штанов приличных пару... А потом к нам пришло Это.( Collapse )
Вообще, совершенное непонятное решение руководителей главного федерального телеканала. Запретили. За что? Только одну причину вижу: о всех этих ребятах, которых глаголом жжёт Михалков, не надо говорить вообще. Они того не стоят. Всерьёз говоря о них, Никита Сергеич этих господ некоторым образом поднимает, извлекает из дерьма, в котором те пребывают. Интересно: каких только давно забытых в России гадёнышей сейчас не встретишь на Украине и в местных СМИ. А ведь когда-то все эти ганапольские, шустеры и ко работали у нас и на последних телеканалах. Вовремя смылись. Но не все, увы, не все. Оригинал взят у maxim_korzhov в То, что начинают запрещать, заставляет задуматься (как правило).
Я ни разу не постил Михалкова и далеко не со всем, что он выпускает, согласен. Но, раз запрещают - стОит посмотреть:
PS. Кого-кого они там побоялись оскорбить?!!! Ганапольского?!
ВГТРК прокомментировало снятие передачи: "В эфире каналов холдинга не допускается появление материалов, которые наши коллеги по телевизионному цеху могут расценить как недружественные и тем более — оскорбительные"
Старый добрый друг прислал прежде нечитанные стихи Симонова. Хорошие. Я как-то заметил, что все лучшие стихи Константин Михалыча о войне - это своего рода письма к любимой, к Валентине Серовой. Второе, пожалуй, длинновато, Симонов там, без преувеличения, акына напоминает, но куски есть отличные. Попробуйте дочитать до конца - не пожалеете.
*** Я много жил в гостиницах, Слезал на дальних станциях, Что впереди раскинется - Все позади останется.
Я не скучал в провинции, Довольный переменами, Все мелкие провинности Не называл изменами.
«Кого я люблю, кого я ценю из современных писателей? Это Василий Белов, это Астафьев, это Солоухин, это Залыгин, это Борис Можаев, это Евгений Носов, это Тендряков, это молодая поросль – Личутин, хороший, подающий надежды мурманский писатель Виталий Маслов… старейший наш самый великолепнейший Гавриил Николаевич Троепольский…» Так говорил в 1981-м на встрече с читателями в телестудии «Останкино» Федор Абрамов – пожалуй, самый близкий – и человечески, и писательски, родной для Маслова русский прозаик. Причем непосредственного, личного общения с Абрамовым выпало Маслову не так много, как скажем, с тем же Семеном Шуртаковым, но глубина и мощь влияния были, конечно, принципиально иные. В первую очередь, через книги. Безусловно, абрамовские «Две зимы и три лета» перевернули Маслова, во многом, изменили его отношение к себе, к тому, что он пишет..." На выходных исполнится 95 лет со дня рождения Федора Александровича Абрамова (29 февраля 1920, Веркола - 14 мая 1983, Ленинград). Завтра "Вестник" публикует кусочек из моего очерка об Абрамове и Маслове, который сам по себе - часть книги о Виталии Семёновиче. А пока (полностью, без купюр) его можно прочитать только здесь - первые два абзаца открыли пост, а вот продолжение:( Collapse )
Какую чудесную книгу сейчас читаю! "Я немножко тоже Русь" называется - сборник интервью Сергея Доморощенова с писателями Архангельского края, или - связанными с ним. Сколько родных, знакомых лиц! Вот, как видите, Виталий Семёныч наш - удивительно красивый. Книга, как вы уже поняли, и оформлена очень прилично - рисунки Александра Тярина - отменные. Собственно, вы сами в этом можете убедиться. Мне приятно, что Саша Тярин и меня рисовал. И было это в 2008-м году, в далёкой Мезени... А вот какой у него Сан Саныч Логинов получился дивный: Ольга Фокина - ещё молоденькая-молоденькая, с известного снимка 60-х срисована, я-то её такой не помню, да и Саша, полагаю, тоже:( Collapse )
"Помню, как в 92-м, в ходе первого визита натовских кораблей в Североморск этим словом строил штатовских моряков мой хороший знакомый, в то время уже офицер запаса. Те, как правило, от него в ужасе шарахались. Но он не унимался. Так продолжалось до того момента, пока очередной встреченный нами вояка — суровый унтер с дюжиной нашивок на бушлате, когда прозвучало хрипло-звонкое: «Сталинград!», как по команде посерьезнел, встал по стойке «смирно» и взял под козырек..." Это - начало рецензии, которая только завтра станет газетой. А у меня можно прочитать сегодня:( Collapse )
Наконец-то полностью посмотрел "Гроссмейстера" - фильм, запрещённый в СССР к показу после отъезда на Запад одного из персонажей этого кино - Виктора Корчного. Корчной играет там консультанта главного героя - шахматиста Сергея Хлебникова в исполнении Андрея Мягкова. Фильм - средний, но смотреть было очень интересно. Там много шахмат, молодые Таль, Тайманов, Петросян, тот же Корчной. Но главное всё же там не шахматы, а - люди, любовь. Какая там Лариса Малеванная! Удивительно красивая. А я и не припомню её такой. Кино всё же обделило Малеванную вниманием. А актриса она прекрасная. И очень красивая женщина. Вот они с Казаковым вдоль пляжа шествуют... Актёры, вообще, в фильме первоклассные. Кроме названных ещё и Виторган, и Копелян, и Солоницын. Диалоги - отличные. Много попаданий, четких максим... "Я не люблю, когда много народу..." "Не знал, что ты будешь рада. Надо знать!" "- Это какой-то придуманный мир... - Может быть. Но придуман он хорошо..." "Победа не всегда за тем, кто прав..." "- А что не заходил? - Не с чем... - Так не бывает" "Истина добывается с кровью" "За всё стоящее надо драться - за победу, за истину. За женщину". Литературная основа весьма достойная (автор сценарий Леонид Зорин как никак), в общем-то, философская (в отличие от фильма), очень интересная. О том, как человек переломил судьбу. А помогла ему в этом женщина. Своей нелюбовью.
Публикую продолжение автобиографии Виталия Маслова. Хоть и длинновато для поста, но текст того стоит, плюс несколько фото, которые прежде нигде не публиковались. "«Если спросить, когда я начал «писать», я бы сказал – в том же шестом классе, в осеннюю распуту, когда не мог удрать домой. Было задано сочинение – «Один день каникул». Помню, что сидел в школе на втором этаже в физическом кабинете (у кого жил тогда, не помню, уроки всегда в школе делал), глядел в домашнюю сторону и сквозь слёзы писал, чем пахнет сёмженский, в Берёзовом ручье, лес в начале мая… Через день учительница (настоящего учителя литературы почему-то не было, библиотекарша подменяла) долго держала меня в углу, требовала признаться, откуда списал, а потом поставила единицу. ( Collapse )
